Квинтет времени. Книга 1. Излом времени - Мадлен Л`Энгл

– А где же папа и Кальвин? Они отправились назад, за Чарльзом Уоллесом?

– Они кушают и отдыхают, – ответила тварь, – и мы стараемся побольше узнать друг о друге и выяснить, как лучше всего вам помочь. Теперь мы чувствуем, что вы не опасны и что нам позволят оказать вам помощь.

– А почему здесь так темно? – спросила Мег.

Девочка пыталась оглядеться по сторонам, но видела одни только тени. Тем не менее у нее было ощущение простора вокруг: откуда-то тянуло ласковым ветерком, и от этого темнота не казалась гнетущей.

От твари повеяло недоумением.

– Что такое «темно»? Что такое «светло»? Мы не понимаем. Твой папа и мальчик, Кальвин, тоже об этом спрашивали. Они говорят, что сейчас у нас на планете ночь и им ничего не разглядеть. Они нам сказали, что атмосфера у нас, как они выразились, «непрозрачная», так что звезд через нее не видно, а потом удивились, что нам известно о звездах, что их музыка и движения танца знакомы нам куда лучше, чем таким существам, как вы, которые часами изучают их сквозь устройства, именуемые телескопами. Мы не понимаем, что значит «видеть».

– Ну, это значит знать, как все выглядит, – беспомощно сказала Мег.

– Но мы не знаем, как все «выглядит», как ты выражаешься, – сказала тварь. – Мы знаем только, какое оно на самом деле. Должно быть, эта штука, «зрение», довольно сильно ограничивает.

– Ой, нет! – воскликнула Мег. – Это же… это же самое замечательное, что есть в мире!

– Какой же у вас странный мир, наверно, – заметила тварь, – если такая своеобразная штуковина имеет такое большое значение. Попробуй же мне объяснить, что это за вещь, именуемая «светом», без которой вы почти ничего не можете?

– Ну, без света мы не можем видеть, – сказала Мег и поняла, что совершенно неспособна объяснить, что же такое зрение, что такое свет и тьма. Как можно объяснить про зрение в мире, где никто никогда ничего не видел и где глаза никому не нужны?

– Ну вот, скажем, у вашей планеты есть солнце? – неуклюже начала она.

– Да-да, восхитительное солнце, от которого исходит тепло, лучи которого даруют нам и цветы, и пищу, и музыку, и все, что дает жизнь и заставляет расти.

– Так вот, – сказала Мег, – когда мы обращены к Солнцу – наша Земля, наша планета, я имею в виду, к нашему Солнцу, – на нас льется его свет. А когда мы отворачиваемся от него, наступает ночь. И тогда, если мы хотим что-то увидеть, нам приходится зажигать искусственный свет.

– Искусственный свет! – вздохнула тварь. – Как же, наверно, сложно живется у вас на планете! Ладно, потом попробуешь объяснить мне еще раз.

– Хорошо, – пообещала Мег, хотя понимала, что пытаться объяснить все, что можно увидеть глазами, будет невозможно, потому что твари и без того каким-то образом видели, знали, понимали все куда более полно, чем она, ее родители, Кальвин или даже Чарльз Уоллес.

– Чарльз Уоллес! – воскликнула она. – А как же Чарльз Уоллес? Мы ведь даже не знаем, что делает с ним ОНО и что ОНО заставляет его делать. Пожалуйста, умоляю, помогите нам!

– Да-да, малышка, конечно же, мы вам поможем. Сейчас как раз созвано собрание, где обсуждают, как это лучше сделать. Нам никогда прежде не доводилось говорить с существами, которым удалось вырваться с темной планеты. И хотя твой папа винит себя во всем случившемся, мы чувствуем, что он, должно быть, весьма экстраординарная личность, раз вообще сумел выбраться с Камазоца вместе с вами. Но что касается малыша – а я так понимаю, что это не просто малыш, что этот мальчик почему-то очень важен, – ах, дитя мое, тебе придется смириться с тем, что это будет не так-то просто. Вернуться назад сквозь Черную Тень, обратно на Камазоц… я даже не знаю. Я даже не знаю.

– Но папа же его бросил! – сказала Мег. – Он должен его вернуть! Нельзя же просто оставить там Чарльза Уоллеса.

Тон твари внезапно сделался сухим и жестким.

– О том, чтобы кого-то бросить, речи не шло. У нас так не делают. Но нам известно, что если нам чего-то хочется, это еще не значит, что так и получится. А мы до сих пор не знаем, что же делать. И мы не можем позволить тебе, в твоем нынешнем состоянии, сделать что-то, что подвергнет опасности нас всех. Я понимаю, что тебе хочется, чтобы твой папа как можно быстрее вернулся на Камазоц, и ты, вероятно, способна заставить его это сделать. И что тогда будет? Ну уж нет. Ну уж нет. Сперва подожди, пока ты успокоишься. Ну а теперь, радость моя, вот тебе платье, в котором тебе будет тепло и уютно.

Мег почувствовала, как ее снова взяли на руки и натянули на нее мягкое, легкое одеяние.

– Не тревожься из-за братишки. – Певучий голос из щупальцев мягко касался ее кожи. – Мы ни за что не оставим его под Тенью. Но пока что тебе надо расслабиться, надо успокоиться, надо поправиться.

Эти ласковые слова, это ощущение, что тварь все равно будет ее любить, что бы она ни сказала, что бы она ни сделала, окутывали Мег теплом и покоем. Щупальце бережно коснулось щеки, нежное, как мамин поцелуй.

– Мои-то малыши уже давно выросли и разбрелись, – сказала тварь. – Ты такая крохотная, такая беззащитная. Давай я тебя покормлю. Кушай медленно и спокойно. Я знаю, ты умираешь от голода, ты слишком долго ничего не ела, но торопиться не надо, а не то тебе станет нехорошо.

К губам Мег поднесли нечто совершенно, неописуемо, невероятно восхитительное, и девочка с удовольствием проглотила предложенное. С каждым глотком она чувствовала, как к телу возвращаются силы. Мег сообразила, что она ничего не ела после того кошмарного праздничного обеда на Камазоце. А она тогда всего несколько кусочков проглотила. Сколько же времени прошло с тех пор, как они ели мамино рагу? Она совсем сбилась со счета…

– А сколько времени у вас тут ночь длится? – сонно пробормотала Мег. – Утро ведь наступит, да?

– Тише, тише, – отвечала тварь. – Кушай, малышка. В прохладное время, как сейчас, мы спим. А когда ты проснешься, снова будет тепло и много-много дел. А сейчас кушай и спи, а я с тобой побуду.

– Извините, а как вас звать? – спросила Мег.

– Ну-у… Для начала попробуй вообще ничего не говорить некоторое время. Подумай про себя. Подумай обо всех словах, которыми ты называешь кого бы то ни было.

Мег принялась думать, а тварь негромко говорила:

– Нет, «мама» – это слово особенное, только для одного, и папа твой здесь, с тобой. Не друг, не подруга, не учитель, не брат, не сестра. Что такое «приятельница»? Какое странное, жесткое слово. Тетя, тетушка? Да, может быть. Пожалуй, это сгодится. А теперь подумай, как бы ты могла назвать меня. Монстр? Чудовище? Какие жуткие слова… Ну какое же я чудовище? Тварь? Тварь… творение… Вот это пойдет. «Тетушка Тварь».

– «Тетушка Тварь»… – сонно пробормотала Мег и рассмеялась.

– Разве я сказала что-то смешное? – удивилась тетушка Тварь. – Что, «тетушка Тварь» – это что-то плохое?

– Да нет, все хорошо, – сказала Мег. – Тетушка Тварь, спойте мне, пожалуйста, песенку!